«Так же и мне скажет» — знает — помнит Жанна. Из дому бежит св. Маргарита в мужской одежде и остригши волосы. «Так же убегу и я» — помнит Жанна. «Умер Иисус за меня; умру и я за Него», — говорит св. Маргарита палачам своим. Тело ее сожжено огнем, а душа вознеслась на небо в образе Белого Голубя. «Так же будет и со мной» — помнит Жанна.
К западу, в полуверсте от селения Домреми, находился на холме древний, дремучий лес, куда никто не ходил, от страха кабанов и волков, а у подножья холма, в смородинных кустах, — источник «Добрых Фей Господних», как называли его поселяне, может быть желая окрестить этих древних богинь, «Лесных и Водяных Госпож», то благодатных, то страшных, подкидывавших в колыбели младенцев «судьбы-жребии».
Тут же, на лесной опушке, находился очень старый, дремуче-тенистый и развесистый бук, «Дерево Фей» или «Май-Прекрасный». «В старые годы Госпожи Лесные водили хороводы по ночам, под Маем-Прекрасным, но теперь уже из-за грехов своих не могут этого делать», — сказывала Жанне одна из ее крестных матерей, а другая своими глазами все еще видела в лунном свете пляшущих Фей. Но Жанна сама их не видела и не верила в них, или боялась верить, думая, что это «грех», «колдовство».
Юноши и девушки сходились по ночам у Смородинного источника, пили из него целебную будто бы воду, вешали венки на ветви старого бука, «Мая-Прекрасного», и, так же как Феи, водили под ним хороводы. С ними плясала и Жанна, но только в раннем детстве, а потом перестала, тоже боясь «волшебства», и, вместо Фейного дерева, вешала венки перед изваянием Богоматери в находившейся тут же часовне.
Точно такое же Фейное дерево осеняло и черный камень-бэтиль у часовни Пью-Велейской Черной Девы Матери: вот, может быть, почему боялась Жанна волшебства Мая-Прекрасного.
«Выйдет некая Дева из древнего Леса Дремучего, чтобы исцелить Францию от многих ран», — это пророчество слышала в детстве Жанна и в шуме Дремучего Леса, и в шелесте книжных листов:
Деву видели в Духе
Бэда, Мерлин и Сибилла
Тысячу лет назад, —
«Деву Рождающую», Virgo Paritura, древних кельтов-друидов.
Жанна и этому не верила, или боялась верить, потому что и это казалось ей «волшебством», «действием Силы Нечистой». Но, слыша пророчество, сердце в ней замирало, как будто уже верило.
Первая наука Жанны — молитвы и легенды матери; вторая — шелест Дремучего Леса, а третья — война.
Мира Жанна не знала вовсе: только что начала помнить себя — услышала о войне французов с англичанами, людей — с «Хвостатыми», «Годонами»; а потом и своими глазами увидела, что такое Война.
В битве под Азинкуром, в 1415 году, когда Жанне было три-четыре года, погиб цвет французского рыцарства и Париж был предан огню и мечу. В те же дни королева Изабелла Баварская, супруга пораженного безумием французского короля Карла VI, отдавая, по Тройскому договору, Францию английскому королю Генриху V в приданое за дочерью, «сделала из благородных Лилий Франции подстилку Леопарду Англии». Смертные останки Франции делит Англия с Бургундией. Английский король Генрих VI, сын Генриха V, колыбельный младенец, признан единственным законным наследником обоих соединенных королевств, Английского и Французского.
Домреми находилось на большой дороге войны, на самой границе между двумя воюющими странами, Англией—Бургундией и Францией. Голод — от войны, а «черная смерть», чума, — от голода. Люди годами не сеют, не жнут. Волчьи стаи бродят в запустевших полях и роют землю, отыскивая трупы. Поселяне пашут только близ городов и замков, не дальше, чем может видеть часовой с колокольни или крепостной башни; все остальные земли пускают под пар, так что они зарастают колючим кустарником и сорными травами. Издали завидев приближающихся ратных людей, часовой бьет в набат или трубит в рог. Во многих местах так часто били в набат, что волы, овцы и свиньи, едва заслышав его, сами заходили в ограды.
Ужас войны увидела Жанна, только что открыла глаза на мир. Ночью, внезапно пробуждаясь от набата, видела кровавое на темном небе зарево пожаров и слышала далекий пушечный гул. Но ей было не страшно, а жалко. «Сказывал мне Архангел Михаил о великой, бывшей в королевстве Франции жалости», — вспомнит она в конце жизни то, что было в начале.
Жанне исполнилось лет шестнадцать, когда родители ее вместе с остальными домремийскими жителями бежали из родного селения от бургундского нашествия в соседнее местечко Нёфшато, а когда возвратились, то нашли на месте Домреми только обгорелые развалины: Жаннин дом, сад, церковь, кладбище, селение, поля, — все было опустошено, осквернено и разграблено.
Хуже всего было то, что люди пали духом. «Что нам делать? — говорили. — Вот уже не год, не два, а четырнадцать-пятнадцать лет, как началась эта чертова пляска, и большая часть французского рыцарства погибла злою смертью, без покаянья, от меча и яда, от измены и предательства… Лучше бы нам служить неверным, чем христианам… Бросим жен и детей, бежим в леса, чтобы жить, как дикие звери живут… Нет ни добра, ни зла; будем же делать зло — все равно один конец, хуже не будет… Предадимся дьяволу!»
В этой жалобе Франции, поруганной, изнасилованной и убиваемой Англией, как на большой дороге девушка насилуется и убивается разбойником, — самое глубокое слово: «чертова» или «скорбная пляска».
Весь народ как бы сходит с ума, и люди заражают друг друга безумием в страшной «Пляске Смерти». Все начиналось с легких судорог в лице и в теле; самое страшное в них было сходство с веселою пляской. Судороги эти постепенно ускорялись, и люди хватали друг друга за руки, образуя неистово пляшущий круг. Многие сначала, глядя издали, только смеялись, но вдруг, охваченные общим безумием, пускались тоже в пляс; и видно было, как тянется он по большим дорогам, точно исполинский извивающийся змей. Остановить его нельзя было ничем; можно было только разрубить, кинувшись на пляшущих так, чтобы прорвать их тесно сомкнутый круг; лишь таким внезапным прорывом могли они освободиться, а иначе доплясались бы до смерти.